Синий кит - Игорь Белодед

обязанностей. Глаза встретились с пустым взглядом большого плюшевого медведя — и София тут же поспешила выйти из комнаты.

В прихожей под линолеумом что-то затрещало, в голове ящерицей извилась мысль: а что если это он? Пришел за ней раньше времени, чтобы сказать, что она заслужила освобождение без смерти, что он любит ее давно и сильно — и что их жизнь будет не похожа на жизнь ее родителей? «Нелюбящий сам себя обрекает на казни», — так писал он неделю назад. Безропотное приятие его ума, нетерпеливое ожидание встречи с ним и изредка — раз в десятый — не доведенные до конца представления о смерти. То ей казалось, что она упадет в сугроб, который смягчит удар, и останется жива, то представлялось, что он подхватит ее за руку, а то — что на похоронах она услышит в заколоченном гробу, как запричитает ее мать, как встанет перед всеми на колени и скажет: «Я шлюха, я плохая мать, прости меня, Игорь, прости меня, Павел Игоревич…». И весь город загудит, и время застынет, и буран не прекратится никогда — и не потоп водный заполонит землю, но снежный вихрь — за нее — безвинно умершую Софию, за нее — лебедя и ее непокорную тень.

София одевалась очень медленно. Она как будто бы первый раз видела шкаф с одеждой, плакаты и рисунки, развешанные по стене: вот глиняные головы, вот таежный олень — по-прежнему лучший ее рисунок, который она сделала для бабушки. И все равно было в нем что-то пластмассовое, что-то напряженно-ненастоящее, как будто в ней самой был предел нелюбви, через который она не могла перейти, иначе бы она перестала быть собой.

Наверняка вот сюда, в эту комнату, поставят гроб и пригласят одноклассников, Сергей без стеснения будет плакать навзрыд, Впадина молча будет стоять перед шкафом и рассматривать разложенные на столе рисунки синих китов. В ней наверняка зашевелится подозрение, она расспросит отца о них, скажет Щепке, что, возможно, виной всему группы смерти. И так хороша будет эта мысль, что за нее сразу же все ухватятся. Во всем виноваты злоумышленники, что свергают с путей истины наших детей, это не мы лицемерны, это дети наши глупы и легко внушаемы.

Снежинки весело секли ей лицо, София полной грудью вдыхала резкий, морозный воздух, и ей казалось, что она никогда прежде так глубоко не дышала. Вот тропка, исхоженная мимо качелей, скамьи с буграми снега на досках, кое-где попадались собачьи следы и желтые провалы от струй: и такой отчетливой, такой полной впечатлений казалась дорога до дома Волобуевой, словно София шла не по городу, а по своему забытому детскому сну. Взгляд хватался за идущие дымы из выхлопных труб, за синие пятна стрекочущих в боярышнике сорок, за важных голубей, обихаживающих круглые люки, и воробьев, слетающихся стаями на сточный парок.

Даже запах в подъезде Волобуевой был не просто кисел, как прежде, а напоминал о шкафах в доме бабушки, о чем-то недосягаемом и навеки потерянном, как будто воспоминания целого рода воскресали в этих запахах, но что они значили, кто их воскрешал, София не знала и не могла знать.

— Ты чего рассиялась так? С Русланом-таки замутила? — с порога спросила Волобуева и улыбнулась своей толстой, настырной улыбкой.

София была готова простить ее за глупость и порочность, за выродившуюся их дружбу, сказать, что единственного ее возлюбленного зовут Йах, и сегодня она будет с ним, потому что ни Руслан, ни Сергей не жили две тысячи лет, и не обещали ей смерти и воскресения. Но Волобуева все равно бы ничего не поняла — ее лицо лоснилось в замызганном свете прихожей, за месяц она набрала вес, и прежние ямочки теперь оврагами врезались в ее щеки, когда она улыбалась.

Навстречу ей выбежал седой тибетский терьер по кличке Валентин, Волобуева зашикала на него, подцепив ногой за живот, убрала с прохода в прихожей аляповатой, как и всё в этом доме, полном достатка и безвкусицы. Вот зеркало, заставленное флаконами, частью обрушившимися, розовыми и сиреневыми, вот черные сапоги с высокими голенищами, обвившие поставец из красного дерева. Тут же — по пути в гостиную — секретер с распахнутыми дверцами, во внутренности которого было вглядываться столь же мучительно, как думать: «Почему богатство так отличается от умения распорядиться им?».

Сначала Софии было радостно видеть Волобуеву, но, пока та вытягивала из ящиков джойстики для приставки, разминала пухлые кресла, и походу рассказывала о сдаче крови, эта радость недоуменно улетучилась. Ей показалась странной мысль, что именно так она проводит последний день своей жизни — не совершает безумный поступок, не рисует самозабвенно китов, — а сидит перед Волобуевой, ждет, пока та запустит игру, и качанием головы отказывается от щербатой пиццы со скукожившимися кругами ананасов.

— Пять сек, Софа, пять сек, — приговаривала Волобуева, и София представила, как говорит ей, что сегодня она сбросится с водонапорной башни. Волобуева механически переспросит ее: «С заброшки?». София кивнет головой и примется ждать, но ничего не дождется, тогда она скажет, что последние два месяца она готовилась к смерти, хотя и не хотела умирать, просто всеобщая слепота и глухота… Волобуева перебьет ее и вставит свои пять копеек: «Да, учителя в школе совсем озверели. Особенно Щепка, ты видела, какие у нее ботфорты, это просто зашквар!». И все будет кончено.

— Ну, садись, чего залипаешь, Софа?

София устроилась сперва на кресле, затем сползла на ковер, опершись спиной о переднюю обвязку сиденья, Волобуева села рядом с ней.

— Ну, запускай!

Джойстик в руках был податливый, как глина, плечо Волобуевой было чувствовать брезгливо и странно, но затем, погрузившись в экран, София ощутила приятность этого прикосновения. Сочетание кнопок А, В и С, раз-другой-третий, и мир экранный и мир заброшенной водонапорной башни поменялись местами. Волобуева кричала: «Ты видела, как я ему втащила, Софка, видела?». И тот, чьими действиями управляла Елена, рассекал киркой череп восставшего из мертвых человека надвое, и повидлом брызгала кровь, сливовыми пастилками во вскрытом животе дрожали внутренности, и Волобуева истошно смеялась. А в том мире, который на этот час стал действительнее, чем мир здешний, мертвецы пребывали вновь и вновь из лесу, из города, стоило зазеваться, как они выскакивали из кукурузного поля, выползали из отверстых канализационных люков. И, пока прямая загрузки набухала красной чертой, София подумала, что и ее воскресение из мертвых будет таким же: она умрет, но не полностью, станет живым мертвецом в перевернувшемся, так не ставшем на место мире.

От игры их отвлек звонок матери Волобуевой, в прихожей затявкал Валентин.

— Всё, облом, родаки идут. Тихо там, Валя! — закричала Волобуева запертому в прихожей псу.

На пороге она спросила Софию:

— Ну что, доставило тебе?

— Да, хорошо, — ответила София и погладила по холке подбежавшего к ней терьера.

Когда случится то, что случится, Волобуева наверняка будет прокручивать в голове этот день, может быть, даже станет винить себя, воображать, что могла отговорить Софию от ее поступка, который сейчас после полуторачасовой игры казался недосягаемым. Голова была ватной, но выйдя на улицу, София почувствовала облегчение и представила, как сквозь густо валящий снег укладывает прохожих из пистолетов, пробивает шины стоящим подле машинам, разбивает оконные стекла.

В порыве затухающего возбуждения она